Сыщик вздрогнул и поморщился.
– Если вы решитесь и мне червонцев отсыпать, то прошу учесть, что я ношу цилиндр, – Мармеладов кивнул в сторону колченогой вешалки в углу, – и он намного глубже полицейских фуражек.
Купец снова покраснел.
– Ох, вы только не серчайте за грубость… Я ведь эти дни сам не свой. Помогите отыскать девоньку мою разобиженную, а я уж никакой награды не пожалею. Ради Маришки на все готов. Даже гордыню свою отрину. Встану перед ней на колени и повинюсь за ту безумную ревность… А уж простит или нет – это как Бог рассудит. Лишь бы жива была… Лишь бы в беду какую не попала!
Сыщик кивнул.
– Хорошо, я постараюсь помочь. Но сперва мне нужно поговорить с теми двумя следователями и узнать, какие факты они сумели раскопать.
– Эти нерадивые бестолочи?! Да что они там сумели…
– И тем не менее! Нет смысла проходить этот путь с самого начала. Я только потеряю время, а его и так уже утекло слишком много. Десять дней спустя отыскать следы почти невозможно, но все же после беседы с полицией необходимо осмотреть ваш дом. Особенно те комнаты, где жила беглянка.
– Поедем немедля! – воскликнул Игумнов. – Экипаж у крыльца, в пять минут домчим!
– Э, нет. Прежде я должен закончить письмо, – Мармеладов посмотрел на листы, залитые чернилами, и поправился. – Должен переписать письмо и указать убийцу одного надворного советника. Затем я отправлю эту депешу в Петербург…
– Вы что же, отыскали преступника не выходя из комнаты? – глаза купца округлились от изумления, скрыв даже ужасающие признаки недосыпаний.
– Да. Всю ночь размышлял над уликами, к утру созрело решение, а тут этот ваш камень… – сыщик зевнул, прикрывая рот ладонью. – Заезжайте за мной, скажем, к полудню. Наведаемся в полицию, а после уж к вам, на Якиманку.
Игумнов кивнул и ринулся к дверям. На пороге обернулся:
– Незачем туда-сюда мотаться. Давайте я приглашу обоих следователей к себе на обед, а потом пошлю за вами коляску. Накормлю по-царски, заодно и расспросите этих обалдуев про все. Как вам идея?
– Идея… Идея… Мармеладов смахнул рукавом осколки стекла с подоконника и теперь раскладывал там бумагу. Он уже погрузился в размышления о том, как уместить свои выводы на пяти оставшихся чистых листах. Хотя, если писать поубористее, да пропустить некоторые моменты…
– Идея мне нравится. И вот ещё что, – сыщик не посмотрел на собеседника, но был уверен: тот жадно ловит каждое слово. – Поезжайте лучше на извозчике, а свою коляску оставьте здесь и велите кучеру никуда не отлучаться. Я отправлюсь сразу, как закончу с делами.
* * *
Кучер средних лет дремал на облучке, но шестое чувство подсказало ему проснуться в тот самый момент, когда Мармеладов вышел из дома.
– Едем, барин? С ветерком домчу!
– Едем, – согласился сыщик. – Но только сначала на почту завернем. И лучше шагом. Мне нужно тебя о многом расспросить.
– Об чем енто?
– О твоем хозяине, в основном.
– А мне опосля не влетит? – напрягся возница.
– Если правду скажешь, то не влетит. Еще и денег получишь.
Не понятно, что больше успокаивало – широкая улыбка седока или мелодичный перезвон в его кармане, но кучер сдался.
– Лады… Токмо не обмани!
– Сколько ты служишь у Игумнова?
– На Юрьев день три года сравнялось.
– И часто он в загулы уходит?
– Ни Боже мой, барин! Никола Василич пьют изредка и меру знают. Оне же кто? Торговый люд. А торговому люду не гоже горькой упиваться, иначе капиталы не удержуть!
– А есть у твоего хозяина любимая ресторация?
– Не-е-е. Завсегда в разные ездют. Год назад в «Метрополе» гудели, а давешний раз приказано было везти к «Яру». Там три дня и проваландались – оне внутрех, а я под окнами.
– Ты что же, безотлучно дежурил? – удивился Мармеладов.
– А как иначе? – пожал плечами кучер. – Никола Василич после первой же бутылки завсегда впадают в беспамятство. Не ведают, что творят, кого ругают, кому морду бьют… Даже имя своё забывают порой. Не можно их бросать в ентаком состоянии.
– Хм… А когда Игумнов не пьёт, какой он человек?
– Хороший. Хотя порой на них и в тверезый день накатывает… Могут и оплеуху отвесить. Правда, потом могут и целковый дать. А могут и не дать. Приехали, барин!
Сыщик зашел в почтовое отделение, а по возвращении резко переменил тему.
– Скажи-ка, любезный… А Маришка… Она какая?
– Святая, барин. С нашим братом завсегда ласковая, голоса не повысит. А чтоб за вихры таскать – ни-ни.
– Стало быть, тебе хозяйка нравится?
– Ишо как! Да я за Марину Ляксандровну любому горло разорву!
– А что насчёт других слуг? Кто-нибудь ее недолюбливал?
– С чего бы енто?
– Например, из лояльности к законной жене хозяина.
Кучер натянул вожжи, останавливая лошадей, развернулся на козлах.
– Я про енту вашу лаяйтельность ничего не знаю. Я же не пес какой… Но мы другой хозяйки в глаза не видывали. Жинка-то купеческая в Ярославле осталась, а прислугу в ентот дом Никола Василич туточки набирали, – он гордо подбоченился. – Московские мы!
– А что думаешь о бегстве хозяйки?
– Мне, барин, думать не положено. Мое дело крохотное: вороных нахлестывай да помалкивай… Н-но, мосалыги!
Мармеладов выдержал паузу и произнес бесцветным голосом:
– И то верно… Что ты можешь знать про отъезд Маришки? Ты же в то время у «Яра» кулючил. Темнота…
– Да как же не знать-то? – обиделся мужичонка. – Нешто я глухой?! Сам слыхивал, как горничная кухарке сказывала: убёгла Марина Ляксандровна с одним… ентим…
– Офицером?
– Не… Саквояжем. Посередь ночи убёгла. Вечёр была, а на утро ужо и след простыл. Но самое антересное… Привратник у главных дверей божится, что никого не выпускал. Выходит, хозяйка из окна на двор спрыгнула, а там уж через лазейку в изгороди убёгла. Алебо призраки заграбастали.
Он перекрестился на купола церкви Иоакима и Анны, мимо которой как раз проезжали.
– Призраки? – переспросил сыщик.
– Дык особнячок-то Игумновский проклят. Все Замоскворечье называет его «окаянным домом», никак по-иному.
– Кто же его проклял?
– Знамо кто. Архитехтур. Никола Василич ему мильён посулили, за хоромину-то, а отдали токмо половину. Ну, тот с горя и застрельнулся. А перед смертью проклял дом, чтоб никому в ём житья не стало.
– Давно это случилось? – насторожился Мармеладов.
– С тех пор, почитай, год прошел.
– И что же, весь год в окаянном доме чертовщина творилась? Призраки лютовали?
– Ой, ды прям. Кто ж в эти байки поверит?! – кучер хихикнул в кулак. – Просто вспомянулось. Тута ведь яснее ясного, что не в призраках дело. А в харахтере Николы Василича. Оне одне лютуют. Вот Марине Ляксандровне житья-то и не стало… Приехали, барин!
* * *
Дом напоминал шкатулку, точнее три шкатулки, сдвинутые вместе. Центральная часть – два этажа под косой крышей – уже сама по себе производила приятное впечатление и вызывала зависть соседей. Для большинства купцов и такой особняк – предел мечтаний. Но Игумнов велел пристроить ещё два крыла. Левое, с вычурной резьбой и арками, напоминало боярские палаты эпохи Ивана Грозного. Правое было сделано во французском стиле: выступающая башня, уютный балкон, – все как во дворце Фонтенбло. Это смешение архитектурных стилей лишний раз подчеркивало противоречивость натуры хозяина, да к тому же отдавало безумием. Кто в здравом уме захочет сочетать голландский красный кирпич и белый камень из Суздаля?! А взгляните на фасад: весь разукрашен фарфоровыми картинами с птицами и цветами, от которых рябит в глазах. Такое впечатление, что Игумнов до последнего выбирал один из многих вариантов, а в итоге ни от чего не смог отказаться.
Сыщик прошёл мимо пузатых колонн, задев цилиндром декоративную шишечку, свисающую с арки. Как только он ступил на крыльцо, высокие двери распахнулись. Швейцар нарочно следил в окошко, чтобы потрафить гостю – входите, господин хороший, только вас и дожидаемся.